Неточные совпадения
Я слышала, как шепотом
Поп
плакался ему:
— У нас народ — всё
голь да пьянь,
За свадебку, за исповедь
Должают по годам.
Минуту спустя вошла хозяйка, женщина пожилых лет, в каком-то спальном чепце, надетом наскоро, с фланелью на шее, одна из тех матушек, небольших помещиц, которые
плачутся на неурожаи, убытки и держат
голову несколько набок, а между тем набирают понемногу деньжонок в пестрядевые мешочки, размещенные по ящикам комодов.
— Нехорошо, нехорошо, — сказал Собакевич, покачав
головою. — Вы посудите, Иван Григорьевич: пятый десяток живу, ни разу не был болен; хоть бы горло заболело, веред или чирей выскочил… Нет, не к добру! когда-нибудь придется
поплатиться за это. — Тут Собакевич погрузился в меланхолию.
Ты, может быть, думаешь, глядя, как я иногда покроюсь совсем одеялом с
головой, что я лежу как пень да сплю; нет, не сплю я, а думаю все крепкую думу, чтоб крестьяне не потерпели ни в чем нужды, чтоб не позавидовали чужим, чтоб не
плакались на меня Господу Богу на Страшном суде, а молились бы да поминали меня добром.
Накалит солнышко затылок-то,
голова, как чугун, кипит, а ты, согнувшись в три погибели, — косточки скрипят, — идешь да идешь, и пути не видать, глаза потом залило, а душа-то
плачется, а слеза-то катится, — эхма, Олеша, помалкивай!
Старче всё тихонько богу
плачется,
Просит у Бога людям помощи,
У Преславной Богородицы радости,
А Иван-от Воин стоит около,
Меч его давно в пыль рассыпался,
Кованы доспехи съела ржавчина,
Добрая одежа поистлела вся,
Зиму и лето
гол стоит Иван,
Зной его сушит — не высушит,
Гнус ему кровь точит — не выточит,
Волки, медведи — не трогают,
Вьюги да морозы — не для него,
Сам-от он не в силе с места двинуться,
Ни руки поднять и ни слова сказать,
Это, вишь, ему в наказанье дано...
— Батюшка! — отвечали старшины, — пришли мы
плакаться твоей милости! Будь нам заступником! Умилосердись над нашими
головами! Разоряют нас совсем опричники, заедают и с женами и с детьми!
Собралися мы в Думе и порешили ехать все с своими
головами за государем, бить ему челом и
плакаться.
Параша (отталкивает его). Я думала, ты за делом. Хуже ты девки; пропадай ты пропадом! Видно, мне самой об своей
голове думать! Никогда-то я, никогда теперь на людей надеяться не стану. Зарок такой себе положу. Куда я сама себя определю, так тому и быть! Не на кого, по крайности, мне
плакаться будет. (Уходит в дом).
Он мне стал
плакаться, сколь этим несчастен и чего лишается, если пегота на лицо пойдет, потому что сам губернатор, видя Пимена, когда его к церкви присоединяли, будто много на его красоту радовался и сказал городскому
голове, чтобы когда будут через город важные особы проезжать, то чтобы Пимена непременно вперед всех с серебряным блюдом выставлять. Ну, а пегого уж куда же выставить? Но, однако, что мне было эту его велиарскую суету и пустошество слушать, я завернулся, да и ушел.
А с другой стороны, знаю, что по характеру своему она непременно какого-нибудь другого плута подберет, они обокрадут вас, и она потом
головой может
поплатиться за это.
Може, за эти выдумки родной кровью своей теперь и
платится, — заключила Грачиха вполголоса, указав глазами на Якова Иванова, который, в свою очередь, весь ее рассказ слушал, потупив
голову и ни слова не возражая.
За Парашину обиду шкурой ответишь,
головой поплатишься!..
Пришел к Патапу Максимычу Василий Фадеев, шепотом читая псалом Давида на умягчение злых сердец. Сдавалось ему, что приезжий тысячник либо знает, либо скоро узнает про все плутни и каверзы. Не
поплатиться бы спиной тогда, не угодить бы на казенную квартиру за решетку. Вытянув гусиную шею, робко вошел он в горницу и, понурив
голову, стал у притолоки.
— А я повторяю тебе… — с пеной у рта закричал Григорий Александрович, — что ты
головой поплатишься мне за эту дерзость… Я велю тебя судить, как изменника…
— А ты говори, да не заговаривайся: царь казнит изменников да себе супротивников, жестоко казнит, нечего греха таить, а кто в его царской милости, так по-царски и милует… Брат-то нашего, князь Никита, при царе-батюшке первый человек после опричников… Надо, значит, к нему да к князю Василию приступать оглядываясь! Не слетит их
голова — своей
поплатишься. К тому же, с Малютою тот и другой дружат чинно.
— Мы все с своими
головами едем за тобою бить челом государю и
плакаться.
Отвесив Сурмину глубокий поклон, он пошел тихими шагами по коридору; тот вошел в нумер, качая
головой и усмехаясь от удовольствия, что избавился от хлопот, за которые мог бы дорого
поплатиться.
И как это странно: прежде от самых непродолжительных слез начинала болеть
голова, во рту являлась горечь и грудь ломило тяжелой и тупой болью, а теперь
плачется легко и радостно, как любится.